Казбек... Когда я услышал это слово не как нечто, упомянутое отстраненно, а вдруг обращенное именно в свой адрес, душа всколыхнулась. Не само место и не столько гора, а вся таинственная, романтическая и опасная альпинистская жизнь вмиг превратилась из далекого и абстрактного понятия в вероятный и внезапно близкий вариант моей. Это из разряда тех вещей, которые я почему-то никогда не примерял на себя, но которые всегда захватывали воображение, и я всякий раз с неизменным интересом смотрел и читал о потрясающих историях, судьбах и характерах... И тут вдруг ко мне: «Пойдешь?»
Эм-м-м... Да, конечно! Только ведь... я ж это, того... не альпинист вовсе... Казбек!
Для меня это нечто совершенно запредельное, высокое и серьезное, и вообще какое-то приглашение в сказку! Анатолий был спокоен и уверен: «Я понаблюдал за тобой — справишься». Вот тебе и раз! Тут же, по ходу, выяснилось, что ребята готовы помочь всем, чего мне не хватает для такого рода походов. Ну как тут не согласиться? По рукам! И вот я уже в Москве, где намечен сбор группы.
В поезде познакомился с остальными участниками, Григорием и Александром. Выяснилось, что, кроме меня, тут только бывалые покорители гор. Средний возраст группы — 48,5 лет, я самый молодой, старшему — 61 год. Все разговоры велись на неведомом мне доселе сленге — тьма впервые услышанных выражений и терминов. Это сбивало с толку: язык тот же, русский, а понимаешь с трудом. «Горняшка», «альпинёры», «зарубаться», «жумарить», "шхельда«— и так без конца и без края. Я блуждал в ворохе знакомых букв в поисках значений, иногда интуитивно их угадывая, и так полтора суток под стук колес, постоянно совершая новые открытия, до самого Владикавказа.
За два дня в поезде я узнал о горах столько, сколько за всю жизнь не ведал. Кое-где на меня нагнали жути: оказалось, что высота на каждого действует по-разному, что все очень индивидуально и зачастую нелицеприятно, что «горняшка» может захватить резко и жестко, как психику, так и здоровье, и это никак не предугадать. Причем, по статистике, чаще подкашивает как раз-таки здоровяков, а сухопарым везет значительно больше. Нередки случаи, когда люди впадают в летаргический сон, не просыпаясь утром; кого-то выворачивает наизнанку, пока не спустится, голова кружится без остановки; у кого-то напрочь отшибает аппетит; кто-то превращается в овощ, пуская слюни; в ком-то просыпаются спрятанные демоны и так далее, и тому подобное.
От таких разговоров романтическая картина альпинистского бытия таяла на глазах, а мужики улыбались и веселились, явно предвкушая долгожданную вылазку. Еще больше приподнял настроение Григорий: в какой-то момент он включил песню «Это, бл..., горы!», из которой я также понял едва ли половину. Но фраза, конечно, прицепилась моментально, и с той поры припев частенько повторялся нашей группой.
Долго ли, коротко ли, но в окнах забрезжили призрачные горные силуэты, и вот мы уже в столице Северной Осетии. Поторговались с местными таксистами, выяснили, как лучше перемахнуть в Грузию, не теряя времени, и посреди того же дня очутились у подножия Казбека, в поселке Степанцминде, который находится уже на высоте 1744 метра над уровнем моря.
Самое первое и очевидное ощущение от гор — величие. Древние великаны, самые высокие места планеты, где живет человек и куда он способен дойти своим ходом.
Вид в ту самую сторону пленил меня сразу, взгляд поневоле все время ускользал к вершине. Желание разглядеть ее без мешающих глазу мелочей родилось незамедлительно, и не у меня одного: после трапезы мы пошли на разведку на ближайший склон, где было на что посмотреть.
 |
 |
Отсюда открывались еще более восхищающие виды горы. Выискивая ракурсы и ловя свет, я пробе́гал и пропо́лзал тут до сумерек. Подумать только, а ведь кто-то видит это из окна каждый день...
День 1
Сон младенца был прерван будильником. Первый день похода, еще неизвестно, сколько мы сегодня протопаем куда-нибудь во-о-он туда... И пилили мы до упора, в прямом смысле. Двинулись около семи утра, шли с остановками по пять-десять минут в час, а окончательно остановились примерно в четыре пополудни, и то, по всей видимости, перли бы и дальше, если б не возникшее препятствие.
Все это время я очень нуждался только в одном — в еде! Чем выше мы поднимались, тем чаще, больше и острее я о ней мечтал. А «альпинёры» лишь ухмылялись и ржали надо мной. Даже не представляю, что бы я делал, если бы не настоял утром на покупке лаваша! И еще, кажется, шустро растворился во мне выданный для заначки сникерс.
Засада, короче, да еще и жара приличная стояла. И без того-то нелегко было идти в жестких горных ботах. Вот я всю дорогу шел и анализировал: а нравится ли мне вот так вот потеть, шаг за шагом двигаясь к какой-то пресловутой цели? И все не мог я себе четко ответить, но чувствовал, что само по себе это изнурительное и медлительное действие не вызывало у меня раздражения или чего-то подобного, не появлялось мыслей типа"скорее бы это закончилось". Нет, билась в голове только одна, ясная и звонкая:"Когда мы уже пожрем?!" Позже мне-таки объяснили, что по пути мы не ели, чтобы не расслабляться, ибо известно: когда человек сыт, он ленив. Я это прекрасно понимал, но зачем же впадать в крайности?!
Хех, как выяснилось в скором времени, как раз это и оказалось главной отличительной чертой моих спутников. Алогичность, иррациональность, сумбурность, принцип "всё или ничего"были их общим коньком. В голове долго не умещалось, как столь строгое, в моем прежнем тающем понимании, и рискованное занятие, как альпинизм, можно сочетать с такой расхлябанностью, бесшабашностью и несерьезностью.
К примеру, для облегчения физической нагрузки продуктов мы взяли с собой впритык, без основательного расчета. И когда на второй день похода я узрел, как весело, расточительно и хаотично исчезает наш провиант, то спохватился и стал взывать к разуму взрослых дядек, которые здесь, в горах, превратились в детей:"Эй, ребята, вы чего?! Нам же так уже через пару дней есть нечего будет!«
В общем, смятение от подобных откровений я испытал еще неоднократно, но теперь, спустя время, смотрю на это несколько иначе. Нынче есть ощущение, что это было своего рода подсознательное поведение людей, которые вырвались наконец-то в свою любимую среду, на волю, пришли сюда за острыми ощущениями и риском, которые устраивают себе сами, в том числе и рукотворно, чтобы в полной мере испытать то, ради чего они здесь...
Так-с, чего-то я забежал вперед. Значит, дошли мы до границы «зеленки» и ледника, и шли бы и дальше, если б не остановил нас бурлящий поток бурой воды, который мы безрезультатно попытались преодолеть. И не только мы: к вечеру по обеим сторонам реки заметно повырастали палатки. Наша первая стоянка была на высоте примерно
В ту ночь мне не спалось совершенно — мысли и впечатления вскружили разум и засели в груди.
День 2
Поутру преграду было не узнать: река сильно обмелела, и чтобы успешно ее форсировать, нельзя было медлить, ибо с первыми лучами солнца ледник снова начинал плавиться. Вскоре мы добрались и до него, и тут я впервые примерил кошки, на ходу учась непривычной манере передвижения.
С ледника уже было видно старинное здание бывшей метеостанции, 3675 метров над уровнем моря. Нынче там за плату предоставляют твердую крышу над головой, также имеется столовая и некое подобие организованного, но добровольного учета прибывших или проходящих. На стене здания четко была видна надпись на инглише: «Стоянка — 10 лари».
Поблизости имеются водопровод, туалет, гора мусора, палатки и навьюченные кони. Эти животные здесь — главный элемент превосходства, а также преимущество и бизнес. Они выполняют функции шерпов (носильщиков), поднимая и тех, кому не идется самому. Но выше метеостанции лошадиный навоз уже не встречается. Буквально на 200 метров вверх — не по тропе, а по вертикали — есть две стоянки для штурмовых лагерей, у белого и у черного крестов. Мы встали на первой, на высоте около 3850 метров.
По периметру находилось с десяток палаток, атмосфера была оживленной. Тут ландшафт казался уже совсем необычным, и столько всего интересного и неизведанного влекло... Я нашел в себе силы пройтись, но они очень быстро иссякали, ибо при каждом шаге ноги увязали в своего рода щебне — с виду он как твердь, а на самом деле как зыбучие пески.
Спускаться еще куда ни шло, а подъем стал испытанием: появились одышка, головокружение и слабость. Все было покрыто каким-то буро-кофейным пеплом, и ходить здесь было боязно — непонятно, куда можно наступить, а куда не стоило бы. Кругом сплошная опасность: трещины, провалы, обвалы...
И это я находился еще лишь на границе белого льда, а там, подальше — у-у-ух! Пока даже не рискнул: и здесь-то с непривычки поджилки тряслись, и это при моей взбалмошности. Наснимал кучу кадров, но уже дома почти все забраковал, ибо совершенно было непонятно, что на картинке,— сплошная абстракция, безмасштабная мешанина. А глазами, помню, — ва-а-ах!
С нашей стоянки был хороший обзор во все стороны, включая и ту, откуда мы пришли. Конечно, в ясную погоду, а она-то как раз начинала портиться.
И в скором времени, с наступлением ночи на нас обрушились всевозможные виды осадков с громом и молниями — дождь, снег, град, а вдобавок ветрище и мороз. Где-то неподалеку шумно осыпались скалы, будто прямо на нас, ну или совсем рядом, так что было совсем не до сна. Палатка до утра ходила ходуном, от напора стихий она капитально просела и явно подустала. Так я и не понял, спал или нет все это время. Думаю, остальные тоже вряд ли подремали.
День 3
Когда снаружи рассвело, стало видно, что все вокруг накрыло снежным одеялом. Источник нашей мутной питьевой воды подыссяк — из-за холода c горы почти не стекало.
Погода и утихомирившаяся стихия располагали к тому, чтобы посидеть «дома» и, может быть, наконец-то вздремнуть.
Неожиданно Анатолий предложил устроить акклиматизационный выход — это необходимое условие для успешного последующего восхождения: организм привыкает к перепадам высоты, запас выносливости возрастает. Реакция остальных на эту инициативу была неодобрительной, но мудрец настаивал, приводя очевидные доводы. Хмуро-туманная погода смущала и его, однако «акклимуха» была необходима. В итоге мы пошли, наметив добраться как минимум до самой верхней стоянки на плато.
По пути подраспогодилось. Я повесил на шею фотик и периодически «поливал», восхищаясь преображающимся по мере нашего продвижения пейзажем. Из-за этого постоянно отставал, но затем включал турборежим и нагонял уменьшавшиеся на снегу точки.
Слева был язык ледника, справа — стена горы, под ногами — следы, благодаря которым становилось понятно, куда и как лучше идти. Снег скрыл большинство неровностей рельефа, но самые глубокие и широкие провалы в нем все равно зияли. Иногда их можно было миновать, лишь перепрыгивая или аккуратно «шурша» по ледово-каменистым кромкам, которые называют мостами. При этом часто кажется, что они вот-вот обвалятся после впереди идущего, но затем ступаешь сам со сжимающимся животом — и вдруг минуешь опасность. А она в какой-то момент стала чересчур явной — начались присыпанные «мукой» трещины ледника.
Пошли в связке. Тут-то я и начал постепенно понимать, что значит, когда, как говорится, за дело берутся профи. Опытные и натренированные, они делают все так, что ты даже не замечаешь в этом чего-то особенного, но понимаешь, что сам бы так не смог. Наверное, неслучайно в среде альпинистов принято говорить"работать«, когда речь идет о восхождениях...
В целом шли мы весьма бодро, но все равно до плато добрались часа через четыре только, а по вертикали и поднялись всего-то метров на 500. Я к этому никак не мог привыкнуть, сложно было каждый раз сопоставлять затраченные силы, время и пройденное расстояние. Забрались, в общем, мы примерно на 4300 метров, передохнули — чаек, легкий перекус, истории.
Погода изменилась, и возвращались мы, уже объятые новым снежным пленом. Следы заметало моментально, в поле зрения были лишь «мука» да бледные силуэты на веревке. Вниз идти оказалось не легче: полпути назад нас хлестал ледяными иглами ветер, на моих не горных солнечных очках налипло так, что я еле разбирал, куда ступать, вдобавок переход трещин был затруднен еще более свежими снежными заносами. Под конец я уже еле передвигал ноги, просто выкидывая их вперед, а потом еще и бахнулся на пятую точку.
Готовить еду пришлось в тамбуре, ужинали в итоге вчетвером в двухместной палатке, зато было уютно. Все как-то подобрели —видно, не зря проветрились. Теперь разговоры про горы стали мне намного понятнее и ближе, а лексикон, за редким исключением, уже не вызывал недоумения. Говорят, на восхождение может уйти часов девять в одну сторону, даже думать об этом как-то жутко...
День 4
Утро встретило нас столь плотной пеленой тумана, что уже привычные силуэты камней в лагере были еле различимы. А когда я крутился в поисках интересных кадров, заметил чуть видную молчаливую вереницу спасателей, шедших наверх.
За все время нашего пребывания на горе здесь произошло несколько несчастных случаев. И хотя по альпинистским меркам Казбек не считается особо трудным для восхождения, на его склонах произошло предостаточно трагедий. Если и оценивать крутость гор, то не только по их характеру, рельефу и особенностям климата, но и в том числе по человеческим факторам: неосторожности, самонадеянности, жажде невозможного. Ну и, конечно же, от случайностей никто не застрахован, все же любая вершина— это зона риска.
Однако, по всей видимости, среди альпинистов куда больше людей с обостренным инстинктом самосохранения. Мы встретили многих, не дошедших до цели по причине плохого самочувствия, скудного провианта, поджимающих сроков или плохой погоды. Все же именно она, погода — фундаментальный фактор в горах. Мгновенные ее перемены здесь чувствуются особенно остро, ибо никуда толком от них не скрыться, лишь вовремя покинуть стоянку и уйти вниз.
Когда туман отступил, оказалось, что лагерь почти опустел. Мы прошлись по стоянкам — сожгли кучу мусора, нашли оставленную еду. Наши запасы ощутимо увеличились, а они, кстати, к тому времени уже прилично оскудели. Наверное, все же мои спутники ходят под счастливой звездой, вселенная благоволит им, и пища и дальше будет материализовываться на нашем столе день заднем. Просто чудо какое-то, иначе и не скажешь, при том что нерациональное и расточительное отношение к продовольствию среди нас лишь росло. Я и сам одурел от своего и без того хорошего аппетита.
Солнце таки заглянуло к нам в гости, и мы наконец-то основательно просушились. Лица засияли, каждый впервые выспался вдоволь — говорят, «акклимуха» помогла. Общение наше стало забавным, шутливым, странноватым даже, будто всех слегка цепанула и одурманила «горняшка». За собой я заметил легкую тенденцию к неспешному и спокойному осмыслению реальности, реакции мои стали несколько замедленными, приторможенными, рассеянными. Организм чувствовался как никогда: резкие движения — одышка, головокружение, конечности опухают, сгибаться и разгибаться тяжело. Дыхание было неравномерным, даже если я ничего не делал. Оно просто как-то ясно замечалось, ритм сбивался при любых мало-мальских, привычных действиях. Обычные, простые телодвижения я словно наблюдал со стороны, они давались непривычно тяжело, медленно, как, наверное, космонавту.
 |
 |
В этот день я подолгу наблюдал, как бегает туда-сюда облачный туман, то накрывая нас, то опускаясь, давая доступ свету, а мы находились прямо на этой границе. Заприметил я также, как Анатолий задумчиво смотрел ввысь, то ли изучая возможности, то ли скучая по ним. В случае удачного восхождения этому человеку останется подняться еще на одну гору, и он станет обладателем редкого и почетного среди альпинистов титула «Снежный барс». Забавно, что мои спутники с улыбкой говорили обо всех этих формальностях — учете нахоженных километров и вершин, ведении статистики собственных заслуг и общественного признания.
Все это время наши палатки располагались неподалеку от валуна, превосходящего по величине все вокруг. На нем была табличка. Где-то здесь покоился друг Анатолия. Не скажу за всех горновосходителей, но мои спутники резко реагировали на слово «покорить».
День 5
Снова не идем на вершину, снова «нелетная» погода, к тому же, по наблюдениям бывалых и их опыту, сегодня лавинная опасность. Мы отошли от намеченного плана на два дня. Теперь уже вся территория лагеря была пуста, мы остались тут одни. Да и если б не удача, нам бы уже нечем было питаться и пришлось бы тоже спускаться. Даже у метеостанции внизу виднелась буквально пара тентов —видимо, непогода окончательно спугнула всех желающих. И хотя рассвет оказался необычайно безмятежным и идиллическим, вскоре облака снизу снова натащило на нас. Гора явно не торопилась подпускать к своему пику, словно выдерживала характер, проверяя истинность нашего стремления.
Сплошное ожидание будто витало в воздухе. Появилась идея: чтобы совсем не заскучать, сходить к часовне— местной достопримечательности, заодно будет нам еще одна акклиматизация. К тому же этот путь лежит через метеостанцию, где наверняка можно немного развеяться и найти еще еды. Сказано — сделано. Под крышей нам действительно немного полегчало.
Здесь, наверное, открывается душещипательный вид, но мы об этом не узнали, так как плотный туман неотрывно сопровождал нас повсюду. В нем же мы и вернулись на стоянку, где в течение оставшегося дня периодически слышали грохот обваливающихся скал и прочую какофонию. Глядя на все происходящее, несложно было догадаться, что весь здешний ландшафт находится в постоянном и непрерывном изменении: замерзает, тает, откалывается, разбивается, осыпается, утекает...
Меня с первого дня влекло к массивным трещинам ледника, и вот наступил момент, когда стало уже не столь страшно пробираться к нему через буераки морены. За это время я более-менее приноровился, присмотрел и изучил возможные переправы. И наконец-то шагнул в ледяные владения.
Туман добавлял эффекта разыгравшемуся воображению. Все тут было какое-то гигантское, величественное и совершенно фантастическое. Лишь те самые обвалы скал и их перекаты теперь стали слышны необычайно близко. В один из таких моментов я не на шутку взволновался и все тело мое напружинилось в готовности отскочить, если будет возможно, в сторону от катящейся на меня глыбы. Но ничего такого не стряслось, ибо звук в стопроцентной влажности несопоставим с расстояниями, а они здесь космических масштабов.
Поэтому особо не побегаешь — быстро устаешь. Ходишь все время с оглядкой на время и прикидываешь, как далеко спуститься, ибо потом в два-три раза дольше возвращаться. Мне все хотелось добраться до трещин и заглянуть в них. Так вот, если из лагеря они выглядят как тонкие нити разломов, то лежащие под ногами — это целые гигантские провалы, уходящие невообразимо глубоко вниз. Многие не перепрыгнуть даже, приходилось обходить за десятки метров.
Да и, в общем, поверхность этого огромного пласта замерзшей воды легко было спутать с поверхностью иной планеты. Немыслимую картину дополняли ограниченная видимость и изредка прорывавшийся свет. Короче, интересно тут было до жути или, можно сказать, жутко было интересно — все вперемешку!
Под вечер, на удивление, в небесах стало немного рассасываться. Остатки зари я вылавливал у почти родного уже ручья.
А Анатолий всерьез заговорил, что пора сворачиваться, так как газ и еда были на исходе, да и ни к чему это — торчать понапрасну на высоте, нужен нормальный отдых, восстановление. Сказал, если завтра погоды не будет,— уйдем.
День 6
Будильник зазвенел где-то в три утра. С замиранием сердца выглянули мы"за борт«. Не может быть! Ясно! С неба на нас глядели мириады звезд.
Неужели идем?! Да! И вот теперь на нашей стоянке кожей чувствовался энтузиазм, но вместе с тем никакой суеты или детского задора — все спокойно, сосредоточенно, однако с осязаемым воодушевлением. Упаковали рюкзаки, взяли только самое необходимое, позавтракали — и вперед.
Всего за пару часов мы буквально влетели на перевал. По дороге застали рассвет — первые лучи легли на гору напротив лагеря, что остался внизу. Все надели железки, веревки, очки, намазались кремом от загара и пошли в связке. На плато, откуда начинается «финишная прямая», солнце коснулось и нас. Мои спутники преобразились, недавние расхлябанность, несерьезность и сумбурность куда-то испарились, превратив их в героев романов. Я подобное встречал лишь на картинках или воображал где-то там, но вот они уж предо мной — мужественные силуэты на фоне суровых гор; жесткое солнце, снежная пыль и рьяный мороз. И все это взаправду происходит со мною, и я тоже здесь и сейчас! Аж дух захватило! А какой был звонкий воздух, чистые цвета, полное ощущение некоей стерильной среды, будто ты уже в космосе...
Не стану таить, где-то здесь моя эйфория стала быстро выветриваться. И с каждой минутой, с каждым шагом во мне прояснялось, что вся та романтика, которую я себе представлял в подобных случаях,— миф. Да, безусловно, все, что выходит за границы привычного, обычного, а также среднестатистических человеческих возможностей, невольно вызывает восхищение. Но когда ты сам оказываешься лицом к лицу с этой жестокой действительностью, когда вдруг нет сил двигаться, а без движения тут же замерзаешь, когда ты почти не дышишь, когда еле ползешь и теряешь, теряешь смысл всего этого занятия — его нещадно заметает, как следы за спиной, —вот уж где напрочь отшибает почти все чувства и ощущения. За ними наблюдаешь словно со стороны, через мутное пуленепробиваемое стекло. И время то ли растягивается, как жвачка, то ли замирает или замерзает.
Чем выше мы поднимались, тем становилось холоднее. В какой-то момент я понял, что мозг потерял контакт с большим пальцем руки. Инстинкт самосохранения все еще был тут, отрезвлял и возвращал. И я начал тереть свою конечность, как ошалелый, а она — никак. Сунул подмышку — нет эффекта. Так-так-так, что бы еще придумать, где осталось тепло?.. Руку в пах — о, есть контакт! В горах не место нормам приличия и уж тем паче рассуждениям, лишь четкие, конкретные действия спасают положение. Вот только одна проблема — связь с реальностью: она так плавно ускользает, что не заметить. Бесконечная вечность — ввысь...
Фотоаппарат болтался на моей шее до самой вершины без единого щелчка, смолкнув еще в самом начале марш-броска. Было совершенно не до него. Тело действовало согласно глубокому пониманию сохранения энергии: каждое движение было на чаше весов, только самое необходимое: пульс, дыхание, шаги. Даже смотреть по сторонам не было ни сил, ни желания. Все внимание сосредоточилось лишь на одной вещи — веревке. Она была прямой и единственной связью с настоящим, с ней все было просто и понятно: натягивается — надо передвигать ноги, провисла — пора остановиться. И еще стук сердца, отчетливо его помню — он был как маятник. В остальном — плавающее головокружение и одышка.
Изредка взгляд уходил наверх, где были бескрайняя неопределенность и пара знакомых силуэтов; и влево, где уровень горизонта неожиданно ушел клином по сравнению со склоном, на котором стоишь или уже почти лежишь; и вправо, где кряхтела соседняя связка; и за спину, когда там вдруг возникало сопротивление,—за спиной был Григорий.
На восхождении обнаружилось, что ему резко поплохело. Он грешил на шпроты, две банки которых мы лихо навернули накануне. И теперь ему стало дурно, его мутило, он был слаб и буквально мычал на вопросы. Чтобы ни было причиной, налицо было одно— он еле шел. Тут же мне вспомнилось, как в одном из разговоров Григорий позволил себе насмешку в адрес горы, и Анатолий одернул его словами:"Ну зачем ты так?! Ты ж не маленький — знаешь, что она слышит". Такое вот интересное совпадение или случайность. И все же Гриша восходил, пусть медленно, но, несмотря ни на что, он делал это. И хотя в его вялых движениях и бессвязной речи было мало надежды, он не сдавался.
И вот наступил тот миг, когда это беспредельно долгое, медленное, монотонное, молчаливое продвижение вдруг прервалось возгласом:"Что?! А-а-а, да ла-а-адно?!" Неизвестные резервы организма мобилизовались, и вот уже по всему телу пошла волна, прилив, цунами восторга и радости! И ведь только что я плелся кое-как, а теперь каждый шаг — как прыжок. Психика вовсю рулила воображением, я стремительно приближался к эпицентру массы человеческих стремлений, к одному из пиков нашей планеты, к своему первому высокогорному достижению... Я упал на колени, и в тот же миг все пространство вокруг заполнилось необъяснимым гулом, не похожим ни на что, слышанное мною ранее. Длилось это секунд пять или десять, не более, сложно сказать точно, ибо все это время я, видимо, был в особом состоянии. Так и не понял, откуда шел звук, что это вообще было и было ли...
На вершине уже находилась целая толпа, и подходили еще. Было многонационально. Отметился и известный грузинский альпинист Бидзина. Верхняя точка Казбека весьма компактна, при таком раскладе здесь становилось тесновато. И летели отсюда во все стороны ликованье и возгласы. А вокруг были горы, горы, горы, сколько хватало глаз. 5000 метров над уровнем моря, а когда забираешься сюда, то словно и над уровнем оставшегося под ногами ландшафта. Окрыляющее чувство заполняет душу — кажется, что достиг вершины мира! Вдали хорошо был виден большой брат Эльбрус. Вон самолет пролетел на уровне горизонта на такой же высоте, где сейчас стояли мы.
Не успел я опомниться, как услышал:"Пора спускаться«. Как так?! Мы же только что поднялись! Почему? Я не понимал, к чему было столько потеть, убиваться, страдать — и не побыть в итоге подольше на столь желанной вершине. Предложил: может, хоть чаю попьем? В ответ получил все те же многозначительные взгляды, полные тайного смысла, и краткие слова типа «так надо». За прошедшие дни я уже понял, что́ означают подобные выражения, и стал полностью доверять им, лишь выпросил себе еще пяток минут на то, чтобы пощелкать. Хотя, если честно, фотографировать здесь было нечего, с художественной точки зрения — тем более, да и с документальной тоже; так, на память или показать кому, что был здесь. Очевидно, что такие снимки не передают и грамма тех ощущений, какие испытывают попавшие сюда, скорее, лишь сбивают с толку.
Чаю мы так и не попили. Я подкинул в топку дров — набил рот остатками заначек, — и мы пошли вниз. Как уже было неоднократно замечено ранее, но успешно подзабыто, спуск оказался едва ли не сложнее восхождения. Поначалу я даже отказывался верить, что мы пойдем так: крутизна была такая, что одно неловкое движение — и до свиданья. Без кошек тут делать было нечего, однозначно. И хоть воодушевления у меня по прибавилось после подъема, оно стало шустро иссякать. После изрядной нервотрепки и акробатики мы наконец-то спустились к более пологой части горы. Я снова стал ощущать истощение «электроэнергии» в своем организме, но остальные единодушно сошлись во мнении, что задерживаться нельзя, нужно спешить вниз, в лагерь.
На удачу лишь прихворавший Гриша возымел право голоса, и мы остановились-таки на чай. Здесь меня и прорвало. Я искренне и неистово хотел заполучить ясный ответ на один простой вопрос, который зрел все эти дни и который пронзил меня окончательно при подъеме: зачем?! Зачем эти запары и сложности? Ведь это ж все сплошная маета с кучей умышленных страданий и мук!
Ни Анатолий, ни Александр не дали внятного ответа, который бы удовлетворил мое любопытство. Григорий — тот вообще отказывался говорить, пока после очередной моей настойчивой попытки не выдал: «А вот ты почему фотографируешь?» Я слегка замешкался, но, заглянув в себя, нашелся: «Нравится». На что он тут же ответил:"Так и здесь то же самое«. И остальные одобрительно заулыбались.
Мне остается лишь гадать, слукавили они или нет; видимо, это все же весьма личная тема. Однако ответ был для меня более-менее объяснимым, хотя в него и верилось с трудом. С другой стороны, кому-то, наверное, также сложно поверить в то, от чего балдею я. На весь оставшийся путь «домой» у меня теперь была уйма времени, чтобы по рассуждать над новой загадкой человеческой души. Но к чему это, если ты готов просто принять ее?..
Сначала мокрый снег съедал остатки наших сил, а после плато он удвоил свою мощь, перемежаясь с грязью. И только здесь, под непрестанно рушащимися стенами Казбека, возвращаясь с его вершины в полном изнеможении, я наглядно увидел всю цельную картину происходящих процессов жизнедеятельности Земли. Здесь хорошо заметно, как снег и лед, являясь неотъемлемой и составной частью горы, формируют ее при осадках и холоде и разрушают на солнце и жаре. Только увидев столь близко, как и откуда возникает вода, которая устремляется на сотни километров, пока не прибежит к океану, понимаешь то, что и так знал, но теперь уже не из учебников, а совсем на ином уровне —воочию.
Всю оставшуюся дорогу мы шли под музыку различных геологических трансформаций: с отвесов стекали сели, сыпались и катились камни, бурлили потоки. Один отрезок пути был особенно занятным: как в гигантском боулинге, валуны срывались с отвеса и катились далеко и долго, с грохотом пересекая тропы и вылетая на ледник. Здесь запросто можно было оказаться кеглей. И вообще Казбек —это потухший еще до новой эры вулкан, и если он вдруг решит проснуться, то кеглей не оберешься на километры вокруг.
До лагеря мы шли целую вечность. Когда наконец-то мое тело завалилось на знакомый камень у знакомой палатки, казалось, что я намного счастливее, чем когда поднялся на вершину. Я был готов рыдать, не мог поверить, что все позади, что этот момент таки настал. Еще и солнце пригревало, благода-а-ать... Кстати, я чуть не заблудился в поисках нашей стоянки — весь штурмовой лагерь было не узнать: появилась куча людей, палаток, тентов, ковриков, все преобразилось так, будто мы не были здесь неделю. Забавно было видеть, как природа регулирует количество людей в своих владениях.
Видимо, все испытанное и пройденное было написано на моем лице, ибо по мере приближения к лагерю все чаще выпадало благодарить окружающих за поздравления. Итог: десять часов ровно на туда-обратно, поднялись за шесть. Сказать, что я устал, —значит не сказать ничего. Я даже не помню, что происходило потом, и ума не приложу, как у меня в руках снова оказалась камера, а в ногах — мочь.
Я чуток поснимал уходящий день, а после ужина побрел в ночь, борясь со сном и вселенским изнеможением. Что-то двигало меня во тьму. Кажется, мой дух бродил отдельно от тела, потому что я до сих пор не понимаю, как мне это удалось. Наверное, ясное ночное небо таит для обращенного к нему потенциал неиссякаемой энергетики.
 |
 |
В проблесках памяти (хоть ей и свойственно приукрашать) я вижу свой завороженный и неотрывный взгляд вверх, чувствую, как умиротворение и благодать льются на меня прямо из космоса, а может быть, я просто себе это придумал. При полностью поглощенном внимании миллиарды светящихся точек производят ошеломляющий эффект и будто находят ключ к тайнам твоей души, о которых ты и сам не подозревал, задевают внутри что-то совершенно необъяснимое.
На следующий день наши четыре воодушевленных тела парили с горы вниз, в цивилизацию. Мы будто летели, светясь изнутри. Анатолий вообще выглядел как сияющий гуру, источая вокруг себя ауру счастья и добра. Он останавливался пообщаться почти с каждым встречным, невзирая на языковые и прочие препятствия. И людей здесь было удивительно много, со всего мира, всевозможных национальностей—шли, все шли на Казбек и с него, дойдя или нет до своих целей. Помню, как забавно и теперь совсем иначе было смотреть на мокрых запыхавшихся людей, шедших навстречу, вспоминая себя в таком же состоянии. А теперь у меня на лбу словно было написано: «Я сделал это!» Неописуемое удовлетворение переполняло, распирало, окрыляло.
И погода снова шептала, как и в первый день. Шесть часов — и мы оказались в поселке. О-о-о! Это надо было видеть! Эффект от возвращения оказался невероятным. Мы обезумели: свежие овощи, фрукты, сыр, хлеб, вино, боржоми, кровать, горячая вода! А-а-а! От всего столь привычного и давно знакомого мы вдруг получили массу ярчайших эмоций. Все, буквально каждая мелочь, вызывало восхищение и радость. Эйфории не было предела весь оставшийся вечер, который мы провели на веранде, застольничая, смеясь и наслаждаясь терпким дыханием жизни.
И в целом обнаружилось удивительное: на самом деле кайф накрывает тогда, когда ты спустился. Оказывается, восхождение не имеет смысла без возвращения — на вершине некогда расслабиться, а вот сидя внизу... Отсюда открывался просторный вид на Казбек, этого великана, в настойчивых объятиях которого каждый из нас прожил свое. Теперь на этого почтенного старца глядишь совсе-е-ем иначе. Теперь на горы вообще смотришь по-другому — они при каждом упоминании или попадании на глаза задевают где-то внутри ту тонкую струну, которая впервые дрогнула на моей первой вершине...
Что тут скажешь? Это... горы!
Пожалуйста, авторизуйтесь или зарегистрируйтесь чтобы оставить комментарий